Мы называем веру иллюзией, когда в ее мотивировке доминирует исполнение желаний
(Freud1927a: 31)

После того как я написал статьи, на которых основывается эта глава (Britton1995b, 1997b), несколько человек указали мне на то, что по поводу веры в психоаналитической литературе написано удивительно мало. Это удивительно, поскольку повседневная работа психоаналитика включает в себя исследование сознательных и бессознательных верований пациентов. А также непрерывная задача практикующих аналитиков состоит в изучении, наилучшим возможным для них образом, своих собственных верований. По-видимому, не только исследование верований в повседневной психоаналитической практике воспринимается как само собой разумеющееся, но также роль веры в повседневной жизни. Наше ежеминутное ощущение безопасности зависит от нашей веры в благополучие нас самих, наших близких, а также других ценных для нас объектов. Вера основывается на вероятности, не на определенности, и все же она продуцирует эмоциональное состояние, которым обычно сопровождается определенность. Каждый может испытать состояние ума, являющееся результатом утраты безопасности веры, но некоторые злосчастные индивидуумы постоянно живут в сомнениях относительно повседневных верований. Очень часто эти же самые люди одержимы верованиями, от которых они не могут избавиться с помощью реальности. Пример такой одержимости я приведу далее в этой главе, это женщина, которая верила, что она ослепнет, если не будет видеть свою мать, которая в действительности уже умерла.

Вера в некое неотвратимое несчастье может быть бессознательной, так что мы тревожимся, сами не зная почему. Если у нас имеется бессознательная вера, что кто-то предал нас, мы ненавидим его без явного повода; если мы верим бессознательно, что мы нанесли вред кому-то, мы чувствуем себя виноватыми перед этим человеком без видимой причины. Таким образом, психопатология может быть результатом бессознательных верований, и мы можем описать ее как невроз. Я полагаю, что существуют также нарушения самой функций веры. Именно на последнем нарушении я сконцентрируюсь более или менее подробно в этой главе, но сначала я хочу прояснить мои идеи относительно роли и места веры в ментальной жизни и объяснить, что я понимаю под психической реальностью.

Я приведу описание шагов в развитии и тестировании верований, которые я описал в двух указанных выше статьях, чтобы читатель мог использовать их в качестве руководства при дальнейшем чтении этой статьи:

1        Фантазии возникают и продолжают оказывать бессознательное действие с младенчества.

2        Статус веры придается некоторым предварительно существующим фантазиям, которые вследствие этого получают эмоциональное и поведенческое значение, которого они в противном случае не имели бы. Верования могут быть бессознательными, но все же иметь последствия.

3        Когда вера присоединяется к фантазии или идее, первоначально она воспринимается как факт. Осознание того, что это вера, является вторичным процессом, который зависит о рассмотрения веры с внешней по отношению к самой системе веры точки зрения. Это зависит от внутренней объективности, которая в свою очередь зависит от нахождения индивидуумом третьей позиции, с которой он может рассматривать свою субъективную веру относительно того или иного вопроса. Это, как я объясню в последующих главах, зависит от интернализации ранней Эдиповой ситуации и толерантности к ней.

4        Когда вера становится сознательной и признается являющейся верой, она может быть протестирована в отношении восприятия, памяти, известных фактов и других существующих верований.

5        Когда вера не выдерживает теста реальностью, от нее приходится отказаться, в том же самом смысле, в каком следует отказаться от объекта, когда он прекращает свое существование. Так же как утраченный объект приходится оплакивать в повторяющемся открытии его исчезновения, так же утраченную веру приходится оплакивать в повторяющемся открытии ее необоснованности. Это, в анализе, составляет часть работы по проработке.

6        Вытеснение делает конкретное верование бессознательным, но не уничтожает его последствий. Другие меры, предпринимаемые против пугающих верований, направляются на саму функцию веры. Контр-верования могут узурпировать место беспокоящих верований, создавая альтернативу психической реальности, как в мании. Функция веры может переводиться в состояние ожидания, в результате чего образуется всепроникающее чувство равномерно распределенной психической нереальности, как при синдроме ‘как если бы’; или аппарат веры может разрушаться или демонтироваться, что обнаруживается в некоторых психотических состояниях.

7        Воспринимаемое требует веры, чтобы стать знанием. Неверие может, следовательно, использоваться против либо фантазий, либо восприятий.

Психическая реальность

В 1897 году Фрейд писал: ‘Вера (и сомнение) есть явление, которое принадлежит полностью системе Эго (Сз [сознательное]) и не имеет своего аналога в Бсз [бессознательном]’ (Freud1897a: 255—6). Он приравнивает веру к ‘суждению о реальности’ (Freud1895: 333). ‘Если после завершения мыслительного акта свидетельства реальности достигают восприятия, тогда образуется суждение о реальности, вера’ (ibid.: 313). В дополнение к физическим ощущениям, ‘свидетельства реальности’ могут быть получены посредством речи, но они будут применимы только к ‘мыслительной реальности’, которая отличается от ‘внешней реальности’ (ibid.: 373). Данное разграничение мыслительной и внешней реальности является его первой формулировкой в отношении следующего решающего разграничения: ‘Психическая реальность есть особая форма существования, которую не следуют смешивать с материальной реальностью’ (Freud1900b; 620). Впоследствии в своих работах он не писал о вере как процессе, оставляя ее в стороне в своих теоретических описаниях психической функции как нечто достигаемое приданием статуса реальности восприятиям или мыслям. Он был убежден, что эта функция локализуется в ‘системе Эго’ (Freud1897a: 255); он никогда не изменял мнения по этому вопросу и твердо отстаивал позицию, что система Бсз, позже названная Оно, не знает ничего о вере, реальности, противоречии, пространстве и времени (Freud1933a: 74). В отличие от Оно, он считал он, ‘Эго обладает свойством Всп-Сз [восприятия]’, помещая весь свой материал в пространство и время (ibid.: 75). Фрейд неоднократно возвращался к философскому тезису Канта о том, что пространство и время являются неизбежными формами человеческого мышления, утверждая, что система бессознательного не подчиняется философской теореме, но что Эго, вследствие своих корней в сознательном аппарате восприятия, неизбежно согласуется с присущей ему конструкцией пространства и времени. Я полагаю, что наши верования неизбежно подчиняются этой конструкции пространства/времени, так же как и то, что мы называем нашим ‘воображением’, в котором мы локализуем некоторые наши фантазии. Я буду обсуждать это более подробно в Главах 9 и 10 (‘Сновидения наяву, фантазия и вымысел’ и ‘Другое место и поэтическое пространство’).

Когда Фрейд писал о вере в 1897 году, он приравнивал Эго к сознанию. К моменту написания ‘Я и Оно’ ему было вполне ясно, что ‘часть Эго … несомненно … Бсз’ (Freud1923a: 18), и сами ментальные процессы он считал бессознательными (Freud1915b: 171). Я считаю веру таким же процессом и, следовательно, бессознательным, и я думаю, что результирующие верования могу становиться сознательными, оставаться бессознательными или становиться бессознательными.

Фрейд, введя термин ‘психическая реальность’, несколько запутал вопрос использованием его в двух смыслах. Он поступал с термином ‘внутренняя реальность’ так же, как с термином ‘внешняя реальность’. Вслед за Кантом он рассматривал вещь в себе как непознаваемое, ноумен, а реальность как воспринимаемую, то есть создаваемую восприятием (Freud1915b: 171). Иногда, когда он писал о реальности, он имел в виду вещь в себе, и иногда он имел в виду воспринимаемую реальность. Аналогично, иногда он приравнивает психическую реальность к непознаваемой бессознательной системе: ‘Бессознательное’, пишет он, ‘есть истинная психическая реальность; по своей внутренней природе она является так же неизвестной для нас, как и реальность внешнего мира’ (Freud1900b; 613). В других местах под психической реальностью он подразумевает нечто, созданное ‘суждением о реальности, верой’ (Freud1897a: 333). Именно в этом последнем смысле я использую термин психическая реальность – то есть, как нечто, что создано верой – и считаю веру функцией, которая наделяет статусом реальности фантазии и идеи. Я полагаю, что вера в отношении психической реальности является тем же, чем восприятие является в отношении материальной реальности. Вера придает силу реальности психическому, точно также как восприятие – физическому. Подобно восприятию, вера является активным процессом, и, как и восприятие, находится под влиянием желания, страха, надежды – и, так же восприятия могут отрицаться, верования могут дезавуироваться. Фрейд считал, что при неврозе в вере ‘отказывается вытесненному материалу’, и она смещается на ‘защитный материал’ (ibid.: 255-6). Я модифицирую это представление использованием его последней концепции бессознательного Эго и полагаю, что имеют место вытесненные верования, которые могут приводить к образованию невротических симптомов.

Верования имеют последствия: они вызывают чувства, влияют на восприятия и побуждают к действиям. Фантазии, сознательные или бессознательные, не являющиеся объектом веры, не имеют последствий: следовательно, дезавуирование может использоваться для избежания этих последствий. Бессознательные верования имеют последствия, поэтому мы довольно часто чувствуем и действуем без видимой причины и можем находить фиктивное объяснение для наших чувств и действий. Рационализация является артефактом сконструированного логического обоснования для твердого убеждения, которое на самом деле основывается на бессознательной вере.

Роль и место веры

Я считаю эпистемофильный инстинкт (Wissentrieb)находящимся на одном уровне с другими инстинктами и независимым от них; другими словами, я думаю, что стремление к знанию существует наряду с любовь и ненавистью. Человеческим существам свойственно побуждение любить, ненавидеть, знать, а также желание быть любимыми, страх быть ненавидимыми и желание быть понятыми. В отличие от Фрейда и Кляйн, я не считаю Wissentriebкомпонентным инстинктом, но инстинктом с компонентами. Исследование, распознавание и вера представляют собой некоторые из его компонентов. Их можно рассматривать как ментальные аналоги базовых биологических функций, таких как молекулярное распознавание и связывание.

Нам требуется верить, чтобы действовать и реагировать, и большую часть времени мы это делаем без знания. Я думаю, что мы верим в идеи подобно тому, как мы ‘катектируем’ объекты. Вера является фантазией, инвестированной качествами психического объекта, и акт веры есть форма установления объектной связи. Я думаю, что вера как действие является в области знания тем же, чем привязанность является в области любви. Несомненно, язык веры отлит по форме языка отношений. Мы принимаем верования или подчиняемся им; мы придерживаемся верований или отказываемся от них; иногда мы чувствуем, что мы предаем их. Временами мы находится во власти веры, являемся ее пленниками, чувствуем себя преследуемыми или одержимыми ею. Мы оставляем наши самые глубоко хранимые верования, как мы оставляем наши самые глубокие личные отношения, только посредством процесса скорби. Мое личное наблюдение свидетельствует, что те люди, которые имеют трудности в оставлении объектов, имеют трудности в оставлении верований.

Вера и знания

Верить во что-то не значит то же самое, что знать это. Следующее философское разграничение полезно и уместно не только в теории, но и в аналитической практике. Вера определяется как:

Эпистемическое отношение, полагающее утверждение pверным, когда имеются некоторые доказательства, хотя не окончательные доказательства, верности p… тогда как знание pв основном подразумевает … что pверно, вера в pсовместима с реальной ложностью p.

(Flew1979: 38)

Приводя определение термина ‘вера’ из философского словаря, я не имел целью начать философскую дискуссию относительно концепций веры и знанию, но хотел дать приемлемое описание слова ‘вера’. В обыденном использовании мы благополучно говорим о ком-то как верящем во что-то, даже когда мы осознаем, что на самом деле то, во что он верит, не имеет места. Мы не будем говорить о таких людях как о знающих что-то, если мы понимаем, что они верят в то, что не является верным; и в философии, и в обыденной речи использование этих двух слов отличается. Я хочу подчеркнуть этот момент, потому что заявление о знании чего-то означает, что человек утверждает, что это бесспорно истинно, тогда как заявление о вере во что-то говорит, что этот человек считает это верным, но признает, что это может не быть верным. Однако наши эмоциональные реакции и часто наши действия не ждут знания, но основываются на вере. Другими словами, мы склонны с самого начала обращаться с верой как со знанием, и с верованиями как с фактами. Мы находимся в плену у наших верований до тех пор, пока мы считаем их знанием, особенно тогда, когда верования бессознательны; понимание, что они только верования, есть акт эмансипации. Я думаю, что такая психическая эмансипация есть функция психоанализа. Только в результате психического развития мы можем признать, что мы активно верили во что-то, а не просто обладали фактами. Это признание представляет собой первую стадию в отказе от неуместной веры, поскольку оно допускает возможность сомнения. Когнитивное, научное и культурное развитие есть не просто приобретение новых идей, но акт эмансипации от прежде существовавших верований. Я полагаю, что он включает в себя соединение вместе субъективного переживания с объективным самосознанием, так что человек может увидеть себя в акте веры во что-то. Это зависит о внутренней триангуляции, которая в свою очередь требует способности выдерживать внутреннюю версию Эдиповой ситуации. Я считаю, что признание наличия у себя веры, а не обладания фактом требует того, что я описывал как треугольное психическое пространство – необходиматретья позиция в ментальном пространстве, с которой можно наблюдать субъективную самость, находящуюся в некотором отношении с идеей. Базис треугольного пространства и возникновение третьей позиции в примитивной Эдиповой ситуации – и ее отношение к субъективности и объективности – являются темой Главы 4 (‘Субъективность, объективность и треугольное пространство’).

В предлагаемой мной модели субъективная вера идет первой перед объективной оценкой или тестированием реальности. Объективная оценка может использовать внешнее восприятие, для тестирования реальности, или она может просто включать в себя внутреннюю корреляцию с известными фактами или другими верованиями. Внутренняя объективная оценка субъективной веры имеет решающее значение в ситуациях, где прямое подтверждение посредством восприятия невозможно. Она зависит от двух процессов, каждый из которых провоцирует сопротивление. Один из них есть корреляция субъективной и объективной точек зрения, а другой заключается в отказе от существующей веры. Первый подразумевает наличие Эдипова треугольника, а второй – процесс скорби.

Подобно тому, как верования требуют сенсорного подтверждения (тестирования реальности), чтобы стать знанием, воспринимаемое требует веры, чтобы рассматриваться как знание. Видеть не обязательно значит верить. Неверие может использоваться как защита против и фантазий, и восприятий, и нам хорошо знакома его роль в неврозе и в повседневной жизни, где оно обычно называется отрицанием. Оно может быть также манифестацией неприятия отличий. Если любая когнитивная связь вне существующей в самости системы веры воспринимается как опасная связь с чем-то чужеродным, тогда все такие ментальные связи могут разрушаться, как описывал Бион в своей работе ‘Атаки на связи’ (Bion1959). В результате человек может лишиться способности вообще верить во что-нибудь.

Состояние, в котором к вере относятся как знанию, обычно описывается как всезнание, а результирующие верования как бредовые идеи. Однако первоначально в моей схеме ментальных событий верования воспринимаются как факты, и я бы говорил об этом не как о бредовом, но наивном, равно как я не стал бы называть ментальное функционирование ребенка психотическим только потому, что взрослые люди, имеющие такое ментальное функционирование, являются психотиками. Было бы более полезным называть бредом веру, с которой аксиоматически обращаются как со знанием, даже если она идет в разрез с воспринимаемой реальностью. Моей исходной точкой в деле рассмотрения веры было, как у Декарта, осознание, что я придерживался, на протяжении моей жизни, не задаваясь вопросами, ошибочных верований. Декарт писал в своей ‘Первой медитации’: ‘Несколько лет назад я был поражен большим количеством лжи, которую я принимал за правду в моем детстве, и сомнительной природой всей системы, которую я впоследствии базировал на ней’ (цит. по AyerandO'Grady1992: 111).

Для меня сомнительной системой взглядов, которую я принимал без вопросов, будучи ребенком, было существование Бога. В детстве я не осознавал, до тех пор, пока я впервые не столкнулся со словом ‘атеист’, что я верил в Бога; до этого момента я думал, что Бог является фактом. У этого открытия имелся неприятный прецедент, когда в намного более раннем возрасте я встретил маленького скептика, и только тогда осознал, что Дед Мороз есть не факт, но моя вера. За этим переходом от предполагаемого знания к вере, в конечном счете, последовало неверие. Я помню, что я подумал, когда мой друг шокировал меня, рассказав о том, кто такой атеист: ‘Я надеюсь, что это не окажется тем же самым, что Дед Мороз’. Мне нужно было открыть, что возможно не верить, чтобы открыть, что я имел веру, а не знал факт. С самосознанием связано именно это смещение от мысли об обладании фактом к осознанию имеющейся веры.

Прежде чем обсудить психопатологию веры, я обобщу последовательность, которую я только что описал. Бессознательное, всегда присутствующее, по Фрейду, является непознаваемым, и содержит фантазии, которые не согласованы между собой и не содержат примесей верований о внешнем мире. Из этого источника возникают идеи, которые могут стать объектами веры. Когда идеи становятся верованиями, у них появляются последствия. Верования могут быт сознательными или бессознательными, но их невозможно протестировать или оставить, если они не станут сознательными. Верования требуют тестирования реальности, чтобы стать знанием. Тестирование реальности происходит посредством восприятия внешнего мира или посредством внутренней корреляции с уже известными фактами и другими верованиями. Если последующий опыт и знание дискредитируют веру, ее следует оставить; для этого необходим процесс скорби, если это была важная или ценная вера.

Нарушения функции веры

Помимо нарушений, возникающих в силу содержания или отрицания определенных верований, существуют нарушения самой функции веры, ведущие к психическим нарушениям.

Аннигиляция узла веры

Это решительная мера. Она наблюдается при тяжелых психозах, когда обычные системы веры утрачиваются и нормальное мышление недоступно. Вера, сознательная или бессознательная, необходима для чувства психической реальности. Если эта функция аннигилирует, обычно неосознаваемое чувство уверенности в собственной непрерывности и повседневности воспринимаемого мира утрачивается. Индивидуум становится отстраненным, не просто от внешней реальности, но также от психической реальности. Все становится возможным, но нет ничего вероятного. Бредовая уверенность может прийти на смену и заполнить пустоту в некоторых случаях, как это описывал Фрейд в работе о Шребере (Freud1911a). В таких случаях вера считается знанием и может также налагаться на восприятия, что приводит к галлюцинациям. В других психотических состояниях некий произвольный – иногда очень причудливый – калейдоскоп идей течет свободно, несвязанный верой, придавая мышлению качество легкости, часто взбалмошности.

Предположительно, функция веры может быть неразвита или нарушена потому, что ее основа в функционировании мозга несохранна; другими словами, ‘аппаратное обеспечение’ может быть неисправно. В других случаях ‘программное обеспечение’ может быть стерто; то есть, ментальный аппарат веры может быть демонтирован или разрушен, чтобы аннулировать любой контакт с идеями. Я думаю, что этот демонтаж аналогичен аннулированию эмоциональных связей со всеми объектами, вследствие чего утрачивается чувство реальности; точно так же, аннулирование способности верить вызывает утрату чувства психической реальности.

Приостановка веры

В сноске к работе ‘Исследование истерии’ Фрейд обращает наше внимание на состояние ума, которое он описал как ‘слепота видящего глаза’, при которой ‘человек знает и не знает о чем-то в одно и то же время’ (Freud1893—5: 117). Позже он станет использовать существительное ‘Verleugnung’для описания этой непсихотической формы отрицания, которую Стрэчи перевел как ‘отказ’ (Freud1924b, 1927b, 1938). Я считаю, что приостановка веры представляет собой непсихотическую форму отказа, при которой человек верит и не верит во что-то в одно и то же время. Колеридж утверждает, что для того, чтобы быть увлеченными пьесой, мы намеренно приостанавливаем веру, тем самым придавая ощущение реальности тому, что, как мы знаем, не является реальным (Shawcross1968, vol. II: 6). Я считаю, что в определенных психических состояниях повседневной жизни и анализа имеет место обратное. Вера намеренно приостанавливается, чтобы избежать эмоциональных последствий, и результирующим является состояние психической нереальности. Это может быть быстротечное явление, возникающее в анализе время от времени для того, чтобы справиться с проявляющимися верованиями, или оно может быть упорным и всеобъемлющим.

Если отказ является всепроникающим, он манифестируется в состоянии непоследовательности, наблюдаемом клинически в ‘как если бы’ личности. В таком состоянии со всеми верованиями обращаются так, как это рекомендует делать с религиозными верованиями философия ‘как если бы’. Файхингер утверждал, что хотя религиозные верования сейчас в научную эпоху являются несостоятельными, они продолжают поддерживаться на базе ‘как если бы’ – то есть, ‘они отмирают только как теоретическая правда; как практический вымысел мы оставляем их нетронутыми’ (Vaihinger1912; quotedinFreud1927a: 29, fn). Следовательно, в анализе пациент в таком состоянии может воспринимать интерпретацию (веру аналитика) или инсайт (веру пациента) только как практический вымысел, полезный, но не истинный. Вера как функция, таким образом, приостанавливается вместе с неверием, и фантазии воспринимаются ни как истинные, ни как ложные – или, точнее, как истинные и ложные. Это состояние ума или/и, избегающее или/или. Приостанавливается не только вера, то также ее эмоциональные последствия, и спокойствие покупается ценой превалирующего ощущения нереальности. Двусмысленность используется как защита против амбивалентности. Этой приостановкой веры в мышлении находится или создается место, я думаю, связанное с концепцией Винникотта о переходном пространстве, которое он описывал как ‘промежуточную область опыта, который не подвергается сомнению (искусство, религия, и т.д.)’ (Winnicott1951: 240). Относительно этой области не спрашивают, было ли ее содержание выдумано или открыто. Это, я думаю, пространство, где вопрос ‘Вы в это верите?’ не задается. Индивидуума, который проводит свою жизнь на такой территории, можно описать как личность ‘как если бы’; клиническое обсуждение этого вопроса приводится в Главе 5 (‘Приостановка веры и синдром “как если бы”’).

Контр-вера

Контр-верования могут создаваться в качестве защиты от бессознательных верований, образующих психическую реальность индивидуума. Как писал Винникотт в своей статье ‘Маниакальная защита’, ‘Всемогущественные фантазии являются не столько самой внутренней реальностью, сколько защитой от ее признания’ (Winnicott1935: 130). Если исполняющие желание верования используются с защитной целью отрицания психической реальности, то тревога усиливает упорство, с которым их придерживаются. Значительное насилие может применяться, чтобы поддерживать такие верования и противодействовать сомнению и их дискредитации. К данной категории относятся многие политические и религиозные верования. Такие контр-верования лежат в основе патологических организаций. Я нахожу очень убедительным определение, данное Фрейдом в его работе ‘Будущее одной иллюзии’, которое я процитировал в начале данной главы: ‘Мы, следовательно, называем веру иллюзией, когда в ее мотивировке доминирует исполнение желаний, причем обходим вниманием ее отношение к действительности, равно как и сама иллюзия обходится без засвидетельствований достоверности’ (Freud1927a:31). К этому я бы добавил, что иллюзорная вера не обращает внимания на психическую реальность, и таким образом создает психическую нереальность.

Вывод, к которому я пришел, отличается в одном аспекте от взглядов Фрейда в отношении религии. Некоторые религиозные верования являются иллюзорными в том смысле, что они представляют собой продукты исполняющих желания верований, идущих вразрез с психической реальностью, но другие, даже основанные на психической, а не на внешней реальности, ищут истину. Как я буду обсуждать это более подробно в Главе 9, то же самое имеет место в отношении вымысла; вымысел бывает и соответствующим истине, и ложным.

Некоторые контр-верования формируют основу трансферентных иллюзий, защищающих пациента от психической реальности трансферентных страхов, конфликтов или боли. Например, следующая типичная контр-вера наблюдалась в анализе молодой пациентки. Пациентка верила, что она (как дочь) разделяет с аналитиком особое аналитическое понимание (секретное отношение) со своим аналитиком (как отцом), которым не обладают его жена (как мать) и другие пациенты (как ее братья и сестры). Эта исполняющая желание контр-вера защищала пациентку от веры в существующие у нее фантазии, ассоциирующиеся с исключением из родительских отношений, что приводило к благодушию и застою. Вслед за ее отказом от этой веры наблюдался эмоциональный поток такой силы, на который только можно надеяться в анализе. Трансферентная ситуация такого рода описана в Главе 7 (‘Благодушие в анализе и в повседневной жизни’).

Неудача в отказе от веры

Отказ от верований связан со скорбью; я обнаружил, что люди, которые неспособны отказаться от своих дискредитированных верований, являются теми же самыми людьми, которые не могут отказаться от своих утраченных объектов.[i][ii] Отказ от утраченного объекта связан с осознанием и выдерживанием различия между ментальным и материальным. Поддержание дифференциации между верой и знанием также связано с осознанием и выдерживанием этого различия. Таким образом, человек, который не может провести различие между верой и знанием, неспособен отказаться от верований. В заключение я хочу привести краткий пример пациентки, о которой можно сказать, что она страдала от избытка верований, невосприимчивых к реальности.

Пациентка, мисс А, не могла придерживаться различия между верой и знанием. Ей не удавалось получать какое-либо ощущение безопасности на основе веры, если она не считала ее знанием; вероятность для нее не существовала, только возможность или определенность. Следовательно, если она не знала точного местопребывания своего объекта, у нее начиналась паника. По этой причине она разработала изощренные стратегии избегания любого случая, который мог бы заставить ее сомневаться хоть на мгновение в местопребывании ее первичного объекта. Это подразумевало манипулирование не только ее окружением, но также ее мышлением. Ее самым мощным оружием против неопределенности была система контр-верований, которые она считала знанием. Эти контр-верования, в свою очередь, доставляли ей мучения, поскольку имели ужасные последствия. Одна такая контр-вера заключалась в том, что она может ослепнуть. С детства ее величайшим страхом была судьба ее матери, когда она находилась ‘вне поля зрения’. На тот момент существование матери ‘вне поля зрения’ означало, что она находится ‘в другой комнате’. ‘Другая комната’ была комнатой родителей, местом первичной сцены, представлявшейся этой пациентке убийственным сценарием. Ее контр-вера, которую она сформировала в защиту от своей собственной фантазии, заключалась в том, что это не мать находится вне поля зрения, но что она сама становится слепой, что затем превратилось в ее веру, что если она не будет видеть мать, она ослепнет. В конечном счете, ее вера приняла форму ‘если моя мать умрет, я ослепну’. Именно в этой форме эта вера проявилась в переносе, когда пациентка верила, что мое исчезновение может стать причиной ее слепоты. Единственным средством избавиться от этой веры для нее был ряд физических действий, таких так частое спускание воды в туалете, символически представляющих собой эвакуацию ее мышления.

Имелось убедительное доказательство того, что ее неспособность к отказу от веры была параллельной ее неспособности отказаться от объекта. После смерти ее матери, хотя она приняла внешнюю реальность этого события, она не могла принять ее психически. Она осознавала отсутствие своей матери, знала о факте ее смерти, но не верила в это. Ее пугающая бредовая идея вскоре вернулась; она вновь верила, что если она не будет видеть свою мать, она ослепнет. Эта контр-вера была теперь средством отрицания реальности ее смерти.

Патологическая скорбь моей пациентки соответствовала ситуации, описанной Ханной Сигал (Segal1994: 397); она представляла себе мать как мертвый конкретный объект внутри нее, а не как некое символическое лицо, следовательно, она могла воскресить ее только во плоти, но не в духе. Фрейд писал: ‘Отличие воображаемое и реального стирается … когда символ принимает на себя все функции символизируемого’ (Freud1919: 244). Далее он связывает это с ‘чрезмерным акцентом на психической реальности по сравнению с материальной реальностью – свойство, имеющее близкое сходство с верой во всемогущество мыслей’ (ibid.). Работа Ханны Сигал (Segal1957) о неудаче в символизации проясняет это явление, когда она связывает его с неудачей в проработке депрессивной позиции, и следовательно, с неспособностью достичь нормальной скорби.

Я думаю, имеются комплексные причины того, почему некоторые индивидуумы имеют проблемы с различением материальной и психической реальности, символа и объекта, веры и знания. Под отказом от объектов я понимаю не просто признание факта их утраты, но, скорее, признание всех необходимых изменений в верованиях о мире, которые следуют из этой утраты. Одно из таких верований, от которого необходимо отказаться, заключается в том, что утраченный объект жизненно необходим. В этом смысле, некоторые люди имеют те же самые проблемы с верованиями, что и с объектами: они не могут принять, что их верования не жизненно необходимы для них.